Кирилл Усанин - Разбуди меня рано [Рассказы, повесть]

— Разрешите.

От неожиданности она вздрогнула. Рядом с ней стоял мальчишка лет десяти в больших роговых очках и под мышкой аккуратно зажимал тонкую папку.

— Скажи, мальчик, Георгий Вячеславович сегодня здесь? — волнуясь, спросила Ольга.

— А кто он такой? — бесстрастно переспросил мальчик. — Может, вам нужен Георгий Иванович, баянист?

— Нет, нет, спасибо. — И, не оглядываясь, Ольга пошла дальше, еще невольно прислушиваясь к голосам, доносившимся из комнаты, в которую вошел мальчик.

Она шла все дальше, в самый конец коридора, уже не так внимательно разглядывая те уголки и те двери, так хорошо знакомые ей. Она испытывала какое-то странное чувство и не сразу поняла, что возникло оно не случайно, что ничего другого она не могла ожидать здесь, в этих стенах, где уже все было иное, и ей уже никогда не вернуть того, что ушло за столь долгое время. И еще она поняла, что все эти дни в родном поселке она жила в ожидании чего-то несуществующего, призрачного.

И Ольге стало все безразлично, и она повернула назад и шла быстро, желая одного — поскорее покинуть этот длинный узкий коридор.

— Оля, вот ты где!

Навстречу, улыбаясь, шел Сережа, и по тому, как быстро сошла улыбка с его лица, как он опустил голову и как спросил, не решаясь дотронуться до ее руки, ей стало ясно, что выглядит она дурно, нехорошо и нужно привести себя в порядок, чтобы никто не смог подумать, будто с ней действительно стряслось что-то непоправимое.

— Что с тобой, Оля? — переспросил Сережа, как только прозвенел звонок, приглашающий всех в зал.

— Ничего, Сережа, — попыталась улыбнуться Ольга. — Выпила, наверное, лишнее. Голова разболелась.

— Я провожу.

— Не надо. Тут совсем рядом. А ты иди, и извини меня за-ради бога. Видишь, какая я ненадежная. — Она снова попыталась улыбнуться, но, видно, сделала это так неловко, что Сережа не стал ее больше расспрашивать, а молча кивнул и вошел в фойе. Ей вдруг стало жаль этого парня, хотелось догнать его, успокоить, ободрить, но она подождала, когда он войдет в зрительный зал, и вышла из Дворца культуры.

Домой она сразу не пошла, знала, что мать не выдержит, начнет расспрашивать, и Ольга боялась, что опять расплачется, начнет говорить какие-то ненужные, пустые слова в свое оправдание, а мать, конечно, будет ее успокаивать.

Она шла все дальше по улице, как по коридору, и все вокруг было таким знакомым и в то же время таким чужим, ненастоящим. Встречались люди, но никого она не знала, она даже всматривалась в некоторые лица, но это занятие не привело ни к чему, а потом она решила, что кто-то должен окликнуть ее, ей даже показалось, ее окликнули, но сзади шли молодые — он и она, обнявшись и смеясь, и они даже не взглянули в ее сторону.

«Господи, зачем все это?» — тоскливо подумала Ольга и, уже ни о чем не думая, направилась домой.

Дома никого не оказалось, и Ольга, раздевшись, ничком повалилась в кровать и лежала, уткнувшись в подушку, без слез, без мыслей.

Она не сразу расслышала стук в дверь, очнулась, но еще не решалась подняться, думая, что стучит, вероятнее всего, Сережа.

Стук повторился. И Ольга решительно подошла к двери.

— Вы уж извините, но письмо заказное, — вежливо проговорила молоденькая, совсем девчушка, улыбающаяся почтальонша и ловко подсунула под руку Ольги, в которой оказался карандаш, блокнот с ровно расчерченными клетками.

— Распишитесь, вот здесь.

Ольга втиснула роспись в одну из клеток.

— Спасибо, — сказала почтальонша, и Ольге показалось, что та поклонилась ей перед тем, как передать письмо.

Ольга захлопнула дверь, взглянула на конверт и почувствовала, как закружилась голова, как стало душно в этой маленькой, тесно обставленной старинной мебелью комнате.

«Откуда он узнал мой адрес?» — подумала Ольга, разрывая конверт.

Она пробежала глазами первые строчки, и они расплылись перед глазами, все тело ослабло, еще сильнее закружилась голова, и она едва удержалась на ногах, медленно, как больная, дошла до кровати, опустилась на нее, почти касаясь лицом колен, сидела долго, пока совсем не стемнело, и широкие тени не легли на пол, и не послышался тихий, вкрадчивый шорох за окном — это все-таки пошел дождь, мелкий и по-осеннему надоедливый.

«Да, конечно, я приеду, конечно, сейчас же, немедленно. Ведь я люблю его и сделаю так, как он просит».

Ольга засобиралась, но чемодан не взяла, документы, письма и деньги положила в сумочку, и когда все было готово, она вспомнила о матери, подумала о том, что надо ей сказать об отъезде, обязательно сказать, а сама уже написала коротенькую записку и, не присаживаясь перед дорогой, как то велел обычай, вышла из дому и зашагала к автобусной остановке, уже успокаивая себя, что она еще вернется и все объяснит и будет совсем не так, как было в этот приезд.

Рыжий скупщик хватал шкурку ондатры короткими сальными пальцами, подносил ее близко к лицу, долго вертел, мял, растягивал, потом выворачивал, обнюхивал и наконец клал обратно на прилавок перед Семеном, отрывисто говоря:

— Пятьдесят три копейки. Скидка — двадцать пять процентов.

— Почему же? — спрашивал Семен, наваливаясь животом на прилавок, и смотрел прямо в жирное лицо скупщика.

Рыжий, пряча хитроватые глаза, пояснял:

— Дырка — пятнадцать процентов долой. Сало с кожи счищать надо аккуратнее. Опять десять процентов долой.

Тогда Семен торопливо рылся в прейскуранте, но липкие, истертые цифры, как мошки, мельтешили перед его слезящимися глазами, а голос скупщика назойливо повторял:

— Хватит, старик, меня ты знаешь.

Семен локтем отпихивал прейскурант, вытаскивал из сумки новую шкурку, и пока скупщик осматривал ее, он, затаив дыхание, ждал, чувствуя, как душно ему здесь, в тесной конторе «Заготпушнина».

— Пятьдесят копеек, — объявлял скупщик, и снова Семен начинал с ним спорить.

Когда уже оценивалась последняя шкурка, старик не выдерживал, волнуясь, чуть не плача, просил:

— Возьми, друг. Понимаю, шкурка попорчена, и цена ей уже не такая. А ты возьми. Так и быть, в дело пойдет. Ну как, по рукам?

Скупщик, улыбаясь, совал мятые бумажки в руку Семена:

— Все. До следующей встречи.

— Сердца у тебя нет, — бросал Семен и, как-то сразу обмякнув и потеряв всякий интерес ко всему, быстро выходил из конторы.

Так было в прошлый раз и позапрошлый, так было и сегодня. Не удалось Семену и на этот раз убедить скупщика, он чувствовал, что опять обманут, и от этого на душе становилось еще горше и тоскливей.

«И надо же так», — думал он дорогой и мысленно представлял рыжего скупщика, слышал его веские слова, видел себя, жалкого, понуренного, и глубоко вздыхал.

Успокоился он только тогда, когда переступил порог ресторана. В неделю раз после продажи шкурок заходил он сюда по пути домой. Семен не поднимался на второй этаж, в общий зал, а проходил к буфету, заказывал стакан водки, бутерброд с рыбой, отходил к столу и под звуки музыки и веселые, оживленные голоса, которые доносились сюда из общего зала, выпивал водку, закусывал бутербродом и уже уверенной, решительной походкой выходил из ресторана.

И сейчас он старательно очистил у порога снег с валенок, прошел к буфету, но продавщицы не оказалось на месте. Он повернулся к широкой лестнице, которая вела на второй этаж, и увидел толстого, мордастого швейцара. Швейцар неподвижно стоял на середине лестницы, прикрыв глаза. «Как он может так, стоя дремать? — подумал Семен. — Я бы не смог». Он чувствовал свое превосходство перед этим служителем порядка, который был куда моложе его, Семена. Вот уже минуты три прошло, а он все стоит и не шелохнется. Буфетчицы все не было, смотреть на сонного швейцара надоело, музыка и веселые голоса раздражали. Семен подошел к гардеробщице, но та не знала, где пропадает буфетчица, посоветовала:

— Разденьтесь да пройдите наверх. Там удобнее.

— А это возможно?

— Отчего же нельзя.

Семен снял полушубок, шапку, остался в помятом пиджачке, в ватных брюках и доходящих до колен серых валенках. Он хотел спросить у гардеробщицы, пустят ли его в таком наряде, но раздумал и, взглянув на швейцара, продолжавшего дремать, направился к лестнице. «Куда прешь?» — такие слова он услышит сейчас, и Семен приготовился к ответу. Остановившись напротив швейцара, взглянул на него. На Семена уставились равнодушные пустые глаза.

— Здравствуйте, — сказал Семен и, обойдя швейцара, заторопился наверх.

Не задерживаясь у стеклянных дверей, вошел в зал и остановился, растерянный и удивленный. Зал был светлый, просторный, с высоким потолком. Огромные, почти до пола, окна, столы, накрытые белыми скатертями, официантки в белых фартуках, хрустальные люстры — всего этого не ожидал увидеть Семен. В своей грубой одежде он почувствовал себя неловко, попятился к двери, но к нему уже подходила молоденькая официантка. Она вежливо пригласила его. Он, вконец растерянный, высоко поднимая ноги, шел следом за девушкой, сел за стол, возле которого остановилась официантка.